У
СИЗЫХ
ХРЕБТОВ
Что это за проект?
У СИЗЫХ ХРЕБТОВ
Что первое приходит на ум, когда произносят «Южный Урал»? Озера, хребты гор, степи – исключительная природа. Мифы о Рифейских горах, легенды и сказания о Юрме. А еще, конечно же, реалии современного мира – промышленность и гул мегаполиса. Люди, живущие на этой земле, впитали дух места, культурные традиции и региональные особенности. Писатели, живущие на Южном Урале, посвящают стихи городам и горам, рекам и озерам, природе и человеку. Их поэтический язык так же многогранен и самобытен, как и сам край. Многие исследователи отмечают суровость лексики в поэзии южноуральских авторов, что удивительно гармонично сочетается с тонкостью образов и ранимостью героев стихотворений.
Сегодня поэзия Южного Урала переживает настоящий бум. В области живут, создают стихотворения, публикуют книги более 30 авторов, творчество которых по своему качеству и актуальности не уступает поэтам из Москвы и Санкт-Петербурга. Десять имен вы можете увидеть в этом сборнике.
Сборник стихотворений «У сизых хребтов» – результат коллаборации поэтов и художников Южного Урала. Ольга Антипина, Ольга Гражданкина и Анатолий Костюк создали иллюстрации к стихотворениям авторов, используя различные современные художественные техники: печатную графику и коллаж. Такое творческое сотрудничество поэтов и художников стало доброй традицией для современной южноуральской культуры.
Этот сборник передает отношение поэтов к месту их жизни, региону, где все мы – поэты и их читатели – живем.
Приятного чтения!
Авторы идеи и составители:
Татьяна Семьян и Евгений Смышляев
Сегодня поэзия Южного Урала переживает настоящий бум. В области живут, создают стихотворения, публикуют книги более 30 авторов, творчество которых по своему качеству и актуальности не уступает поэтам из Москвы и Санкт-Петербурга. Десять имен вы можете увидеть в этом сборнике.
Сборник стихотворений «У сизых хребтов» – результат коллаборации поэтов и художников Южного Урала. Ольга Антипина, Ольга Гражданкина и Анатолий Костюк создали иллюстрации к стихотворениям авторов, используя различные современные художественные техники: печатную графику и коллаж. Такое творческое сотрудничество поэтов и художников стало доброй традицией для современной южноуральской культуры.
Этот сборник передает отношение поэтов к месту их жизни, региону, где все мы – поэты и их читатели – живем.
Приятного чтения!
Авторы идеи и составители:
Татьяна Семьян и Евгений Смышляев
Ирина Аргутина
Майским утром в Челябинске
Пишу тебе, мой свет, – глядишь, и прочитаешь –
коротеньким пером от местных голубей
о том, как выхожу из логова челябищ,
почти как Пересвет, а может, Челубей.
Но камнем поросла былая степь.
И шелест
стреноженных ветров и голубиных крыл
не слышит вавилон: его вставная челюсть
от клацанья дрожит, и улицы мокры
испариной труда.
И в напряженье мускул –
черствеющий гранит, нахмуренный с утра,
суровый Челубей.
Эх, как это по-русски,
когда и чёрт не брат, и ангел не сестра.
Но ангельским крылом вздымается над бездной
парящая кипень от яблоневых крон –
и, веришь ли, мой свет, я, кажется, воскресну,
поскольку и сирень пускается вдогон.
О кружево невест, пречистое цветенье!
Встречается с душой наставший и у нас
покой приёмный сын душевного смятенья
и знаки не стоят впервые не указ…
Пишу тебе, мой свет, – глядишь, и прочитаешь –
коротеньким пером от местных голубей
о том, как выхожу из логова челябищ,
почти как Пересвет, а может, Челубей.
Но камнем поросла былая степь.
И шелест
стреноженных ветров и голубиных крыл
не слышит вавилон: его вставная челюсть
от клацанья дрожит, и улицы мокры
испариной труда.
И в напряженье мускул –
черствеющий гранит, нахмуренный с утра,
суровый Челубей.
Эх, как это по-русски,
когда и чёрт не брат, и ангел не сестра.
Но ангельским крылом вздымается над бездной
парящая кипень от яблоневых крон –
и, веришь ли, мой свет, я, кажется, воскресну,
поскольку и сирень пускается вдогон.
О кружево невест, пречистое цветенье!
Встречается с душой наставший и у нас
покой приёмный сын душевного смятенья
и знаки не стоят впервые не указ…
The morning in the May in Chelyabinsk
The light of my life, I’m writing to you and hope you’ll read it,
with a short quill from a local dove,
about how I’m coming out of the lair of chelyabiathan,
just like Peresvet, or was it Chelubey.
But rocks are growing all over the former steppe.
And the rustling
of the hobbled winds and the wings
babylon won’t hear: its’denture
trembles with clacking, and the streets are soggy
with the sweat of labour.
And in muscle tension
granite goes stale, frowned early in the morning
fierce is Chelubey.
Ah, that’s so Russian,
devil may care, angel might do it too.
But like the angel’s wing rising upon abyss
steam is boiling of the crowns of the apple trees,
will you believe, the light of my life, I think I’ll rise again,
cause lilac bush is catching after them.
The bridal lace, the holiest of blooming!
And meets the soul our long-awaited peace,
the foster son of the deep turmoil,
and the signs for first time a nowhere to dictate our deeds...
The light of my life, I’m writing to you and hope you’ll read it,
with a short quill from a local dove,
about how I’m coming out of the lair of chelyabiathan,
just like Peresvet, or was it Chelubey.
But rocks are growing all over the former steppe.
And the rustling
of the hobbled winds and the wings
babylon won’t hear: its’denture
trembles with clacking, and the streets are soggy
with the sweat of labour.
And in muscle tension
granite goes stale, frowned early in the morning
fierce is Chelubey.
Ah, that’s so Russian,
devil may care, angel might do it too.
But like the angel’s wing rising upon abyss
steam is boiling of the crowns of the apple trees,
will you believe, the light of my life, I think I’ll rise again,
cause lilac bush is catching after them.
The bridal lace, the holiest of blooming!
And meets the soul our long-awaited peace,
the foster son of the deep turmoil,
and the signs for first time a nowhere to dictate our deeds...
Irina Argutina
* * *
из того что осталось
мне досталась
местная африка на песке
из песка
выросла лестница
—
я – в этих недрах —
бесполезное ископаемое
есть ли печаль от того?
нет
я просто есть
—
изумрудная ящерка на восток
отбросила знак
безразличия ко всему
она питается солнцем
и твёрдыми сортами времени.
из того что осталось
мне досталась
местная африка на песке
из песка
выросла лестница
—
я – в этих недрах —
бесполезное ископаемое
есть ли печаль от того?
нет
я просто есть
—
изумрудная ящерка на восток
отбросила знак
безразличия ко всему
она питается солнцем
и твёрдыми сортами времени.
***
out of what’s left
i got
our local africa in the sand
the stairs are risen
out of the sand
—
i am an unuseful resource
in the subsoil
is it sad
no
i just exist
—
emerald lizard casted
a sign of total indifference
to the east
she feeds on the sun
and the hardest varieties of times
out of what’s left
i got
our local africa in the sand
the stairs are risen
out of the sand
—
i am an unuseful resource
in the subsoil
is it sad
no
i just exist
—
emerald lizard casted
a sign of total indifference
to the east
she feeds on the sun
and the hardest varieties of times
Vadim Balaban
Вадим Балабан
На границе
Пятнадцать рук и ребро…
Хармс
на границе европы и азии, слышал, дыра
вдруг разверзлась. и хлещет огонь из нутра.
да такой, что и думать забудь –
на другой стороне побывать как-нибудь.
где европа, где азия – вряд ли кто знал
и до нас. вроде, место зовётся «урал».
только так ли всё это – пойди, раскопай:
обезлюдел мой край.
нет, какая-то нечисть порой забредёт
в нашу крепость, по виду – ну, как это – сброд.
и твердят, мол, на той стороне, за огнём –
волки в перьях чирикают днём.
только верить в такое совсем не с руки.
здесь не голое поле у чахлой реки –
здесь когда-то по горло был всажен
город мегаэтажен.
на его-то обломках спасителя ждём
день-деньской под кислотным дождём.
а в европе ли, в азии – нам трын-трава.
уходи,
восемь-рук-девять-ног-и-одна-голова.
Пятнадцать рук и ребро…
Хармс
на границе европы и азии, слышал, дыра
вдруг разверзлась. и хлещет огонь из нутра.
да такой, что и думать забудь –
на другой стороне побывать как-нибудь.
где европа, где азия – вряд ли кто знал
и до нас. вроде, место зовётся «урал».
только так ли всё это – пойди, раскопай:
обезлюдел мой край.
нет, какая-то нечисть порой забредёт
в нашу крепость, по виду – ну, как это – сброд.
и твердят, мол, на той стороне, за огнём –
волки в перьях чирикают днём.
только верить в такое совсем не с руки.
здесь не голое поле у чахлой реки –
здесь когда-то по горло был всажен
город мегаэтажен.
на его-то обломках спасителя ждём
день-деньской под кислотным дождём.
а в европе ли, в азии – нам трын-трава.
уходи,
восемь-рук-девять-ног-и-одна-голова.
On the border
“Fifteen arms and a rib…”
Daniil Kharms
i heard there’s a hole ripped in the border
between europe and asia, it’s bleeding flame
so strongly, you should forget about
ever getting to other side.
where is europe and where is asia, doubtfully anyone knew
even before, this place seems to be called “ural”.
go ahead and do some digging to find out if it’s true,
my country is deserted.
i mean, sometimes unclean spirits wonder
around our fortress, you can tell it’s vermin.
they keep saying, that there, beyond the fire
wolf are tweeting, covered in feather,
you know it can only be a lie.
this is not some wasteland by a dying river,
it’s a multistoried city
planted here long ago up to the throat.
we await salvation on its’ ruins
all day long under acid rain.
is it europe or is it asia, we don’t give a hoot.
you better leave,
eight-arms-nine-legs-one-head.
“Fifteen arms and a rib…”
Daniil Kharms
i heard there’s a hole ripped in the border
between europe and asia, it’s bleeding flame
so strongly, you should forget about
ever getting to other side.
where is europe and where is asia, doubtfully anyone knew
even before, this place seems to be called “ural”.
go ahead and do some digging to find out if it’s true,
my country is deserted.
i mean, sometimes unclean spirits wonder
around our fortress, you can tell it’s vermin.
they keep saying, that there, beyond the fire
wolf are tweeting, covered in feather,
you know it can only be a lie.
this is not some wasteland by a dying river,
it’s a multistoried city
planted here long ago up to the throat.
we await salvation on its’ ruins
all day long under acid rain.
is it europe or is it asia, we don’t give a hoot.
you better leave,
eight-arms-nine-legs-one-head.
Yanis Grants
Янис Грантс
Париж
Стою у пряслица в Париже,
Веду сравнительный обзор:
Столбы пониже, грязь пожиже,
Не разберёшь, где сюр, где сор.
Увидел сено — вспомнил Сену.
Вон башня слева от полей.
Всё по уму и все под сенью
Небес, навесов, тополей.
Развесил май пейзажи марта.
Не столько ярко, сколь свежо.
Конечно, плохо без Монмартра,
Зато с конюшней хорошо.
Ржут кони, триумфально арка
Вкось над воротами парит.
А нагайбакская татарка,
Как по-французски, говорит.
Крылами дружно машут крыши
И тихо шифером шуршат...
Пока. С приветом из Парижа,
Почти как тридцать лет назад.
Стою у пряслица в Париже,
Веду сравнительный обзор:
Столбы пониже, грязь пожиже,
Не разберёшь, где сюр, где сор.
Увидел сено — вспомнил Сену.
Вон башня слева от полей.
Всё по уму и все под сенью
Небес, навесов, тополей.
Развесил май пейзажи марта.
Не столько ярко, сколь свежо.
Конечно, плохо без Монмартра,
Зато с конюшней хорошо.
Ржут кони, триумфально арка
Вкось над воротами парит.
А нагайбакская татарка,
Как по-французски, говорит.
Крылами дружно машут крыши
И тихо шифером шуршат...
Пока. С приветом из Парижа,
Почти как тридцать лет назад.
Paris
I’m standing in Paris near the stack stand
Making a comparative review:
Columns are shorter, mud is thinner,
It’s hard to tell the art from trash.
Here’s hay – and I think of the Seine.
There’s the Tower to the left from the field.
All is up to the plan, it’s under the wing
Of skies, of hangars, of poplars.
This may is covered by paintings of march.
It’s not as flashy as it’s fresh.
Of course we miss Montmartre,
But fortunately stabling’s here.
The neigh of horses and the triumphal arc
Hovers above the barn-door.
And the nagaybak tatar woman
Sounds French to my ear.
The roofs are flapping their wings
Around the cuckoo’s nest.
Good bye my friend. From Paris with love.
Just like thirty years ago.
I’m standing in Paris near the stack stand
Making a comparative review:
Columns are shorter, mud is thinner,
It’s hard to tell the art from trash.
Here’s hay – and I think of the Seine.
There’s the Tower to the left from the field.
All is up to the plan, it’s under the wing
Of skies, of hangars, of poplars.
This may is covered by paintings of march.
It’s not as flashy as it’s fresh.
Of course we miss Montmartre,
But fortunately stabling’s here.
The neigh of horses and the triumphal arc
Hovers above the barn-door.
And the nagaybak tatar woman
Sounds French to my ear.
The roofs are flapping their wings
Around the cuckoo’s nest.
Good bye my friend. From Paris with love.
Just like thirty years ago.
Николай Година
Nikolay Godina
Любимый город
Never look back
Никогда не смотри на спину
В городе без метро
В городе без людей
Не смотри на спину
Это точно не человек
Простой смелый золотистый прозрачный
Замерший и теплый
Тысячу раз важный
Гнать держать смотреть и видеть
Дышать слышать ненавидеть
Все то что не касалось
То чего я боялась
Уходит чуть дальше
Становится слабее
И зависеть и терпеть и обидеть и любить
Горячий воздух вокруг твоего тела
Не замечать ничего кроме
Иногда я слышу четко твой запах
Чувствую кожей моргание твоих глаз
Ты
Волшебная редкая синестезия
Never look back
Все не зря
Never look back
Никогда не смотри на спину
В городе без метро
В городе без людей
Не смотри на спину
Это точно не человек
Простой смелый золотистый прозрачный
Замерший и теплый
Тысячу раз важный
Гнать держать смотреть и видеть
Дышать слышать ненавидеть
Все то что не касалось
То чего я боялась
Уходит чуть дальше
Становится слабее
И зависеть и терпеть и обидеть и любить
Горячий воздух вокруг твоего тела
Не замечать ничего кроме
Иногда я слышу четко твой запах
Чувствую кожей моргание твоих глаз
Ты
Волшебная редкая синестезия
Never look back
Все не зря
Екатерина Коляченко
Beloved city
Не оборачивайся
Never look on
back
This city with no
Subway
No people
Never look on
Back
This is not a human
Simple brave golden vanishing
Frozen and warm
Important a thousand times
to drive to keep to look and see
to breathe to hear and hate
All that did not concern me
What I was afraid of
Goes a little further
Gets weaker
And depend and endure and offend and love
hot air around your body
See nothing but
Sometimes I can hear your smell clearly
I feel your blinking with my skin
You are
Magical rare synesthesia
Не оборачивайся
Everything is not for nothing
Не оборачивайся
Never look on
back
This city with no
Subway
No people
Never look on
Back
This is not a human
Simple brave golden vanishing
Frozen and warm
Important a thousand times
to drive to keep to look and see
to breathe to hear and hate
All that did not concern me
What I was afraid of
Goes a little further
Gets weaker
And depend and endure and offend and love
hot air around your body
See nothing but
Sometimes I can hear your smell clearly
I feel your blinking with my skin
You are
Magical rare synesthesia
Не оборачивайся
Everything is not for nothing
Ekaterina Kolyachenko
Тургояк не забывают
У сизых хребтов в междугорном котле
озерное плато лежит.
Ручьем ключевым, как в ожившем стекле,
шесть реченек с горок бежит.
Дожди и снега из небесной страны,
озёрными водами став,
артериям артезианским верны,
радоновый держат устав.
Песков серебро и меж хвой янтари –
твои, Тургояк, алтари.
У сизых хребтов в междугорном котле
озерное плато лежит.
Ручьем ключевым, как в ожившем стекле,
шесть реченек с горок бежит.
Дожди и снега из небесной страны,
озёрными водами став,
артериям артезианским верны,
радоновый держат устав.
Песков серебро и меж хвой янтари –
твои, Тургояк, алтари.
Наталья Рубинская
Unforgettable Turgoyak
In the cauldron between the mountains with smoke-blue ridges
The highland lake lies.
Six rivers run from there
with a clear water like living glass.
Snow and rain from the country of skies
Join the waters of the lake
And are loyal to artesian arteries
And abide by the radon law
The silver of the sands and amber hiding in the fur of pines
Are your shrines, Turgoyak.
In the cauldron between the mountains with smoke-blue ridges
The highland lake lies.
Six rivers run from there
with a clear water like living glass.
Snow and rain from the country of skies
Join the waters of the lake
And are loyal to artesian arteries
And abide by the radon law
The silver of the sands and amber hiding in the fur of pines
Are your shrines, Turgoyak.
Natalia Rubinskaya
***
road sky is smashing windows on mute Ural
hold my hand, undying simplicity
i’m standing under a rain shower soaking wet
i’m thirsty, and water drops are falling past my lips
is it spring or summer, mayaugust marchober it sucks
i’m running out of words and breathe, it’s nowhere
i’m staying i’m waiting i’m speaking my throat is dry
even water is mute on Mute Ural
not right now not to you or me i don’t want to don’t you listen
while these mountains are sleeping a hundred dreams deep
your name is i’m not giving, it is as it always be – Petrushkin
my name is legion
road sky is smashing windows on mute Ural
hold my hand, undying simplicity
i’m standing under a rain shower soaking wet
i’m thirsty, and water drops are falling past my lips
is it spring or summer, mayaugust marchober it sucks
i’m running out of words and breathe, it’s nowhere
i’m staying i’m waiting i’m speaking my throat is dry
even water is mute on Mute Ural
not right now not to you or me i don’t want to don’t you listen
while these mountains are sleeping a hundred dreams deep
your name is i’m not giving, it is as it always be – Petrushkin
my name is legion
***
на немом Урале дорожное небо в стёкла
подержи меня за руку, вечная простота
я стою под ужасным ливнем и быстро мокну
хочу пить, а капли падают мимо рта
не весна, не лето, майавгуст, мартобрь, плохо
не хватает слов и воздуха, никуда
я стою и жду, говорю, моё горло сохнет
на немом Урале даже нема вода
не сейчас, не ты или я, не хочу, не слушай
эти горы видят свой тридесятый сон
имя тебе – не даю, так всегда – Петрушкин
имя мне – легион
на немом Урале дорожное небо в стёкла
подержи меня за руку, вечная простота
я стою под ужасным ливнем и быстро мокну
хочу пить, а капли падают мимо рта
не весна, не лето, майавгуст, мартобрь, плохо
не хватает слов и воздуха, никуда
я стою и жду, говорю, моё горло сохнет
на немом Урале даже нема вода
не сейчас, не ты или я, не хочу, не слушай
эти горы видят свой тридесятый сон
имя тебе – не даю, так всегда – Петрушкин
имя мне – легион
Aleksandr Manichenko
Александр Маниченко
Органный зал. Челябинск.
Зачем ты здесь, в азиатском сне,
Серебротрубый господний пасынок?
Твой отзвук в купольной тишине
Трепещет, нам тишину досказывая.
Средь мегаполисной голытьбы
Пролетным ангелом будто высечен,
Кому поешь в тридцать три трубы,
Когда ветра трубадурят в тысячу?
Суставом каждым стараясь вверх
(Земля плоска и не терпит пафоса!),
Зачем зовешь нас в иную верфь,
Беря за ребра токкатой баховской?
Тут жизнь груба, как голыш в праще,
Пустынна, вьюжна поляна алая.
На что ты сдался такой вообще?
Не ровен час до весны разжалуют.
От европейской вдали страны
Немногих греет твой голос медленный.
А мы – кому без тебя слышны?
Какому господу или генделю?
Мы прочно дремлем. Нам все равно,
Что облаками в снегах не узнаны.
И сами снимся себе давно, –
Чем же разбудишь, если не музыкой.
Так сотрясай же тоску времен
Внезапной речью, нам душу плавящей.
Коснись нас ровных – и оживем.
Мы твои клавиши.
Зачем ты здесь, в азиатском сне,
Серебротрубый господний пасынок?
Твой отзвук в купольной тишине
Трепещет, нам тишину досказывая.
Средь мегаполисной голытьбы
Пролетным ангелом будто высечен,
Кому поешь в тридцать три трубы,
Когда ветра трубадурят в тысячу?
Суставом каждым стараясь вверх
(Земля плоска и не терпит пафоса!),
Зачем зовешь нас в иную верфь,
Беря за ребра токкатой баховской?
Тут жизнь груба, как голыш в праще,
Пустынна, вьюжна поляна алая.
На что ты сдался такой вообще?
Не ровен час до весны разжалуют.
От европейской вдали страны
Немногих греет твой голос медленный.
А мы – кому без тебя слышны?
Какому господу или генделю?
Мы прочно дремлем. Нам все равно,
Что облаками в снегах не узнаны.
И сами снимся себе давно, –
Чем же разбудишь, если не музыкой.
Так сотрясай же тоску времен
Внезапной речью, нам душу плавящей.
Коснись нас ровных – и оживем.
Мы твои клавиши.
Константин Рубинский
Konstantin Rubinskiy
Organ hall. Chelyabinsk.
Why are you here in the Asian dream,
God’s stepson with the silver pipes?
Your echo in silence under the dome
Trembles, finishing the sound of silence.
In the middle of the city rags
Some angel casted you in stone.
To whom are you singing in thirty three horns
When the winds yells a thousand trumpets?
Aiming up with your every joint
(when the Earth is flat and won’t take any posh)
Why do you call us to another shipyard
Hooking our ribs with Johann’s toccata?
Life is rough here like a rock in a sling,
The scarlet meadow is a cold-winded waste.
What the hell are you doing here?
By the spring they might rip your title off.
Far from Europe your voice is quiet,
Not many here get to feel its’ warmth,
And our voices – who can hear us,
Maybe Handel, or maybe god.
We are sleeping. And we don’t care
If skies can’t recognise us in snow.
We’re no more then our own dreams.
Nothing but music can wake us up.
So shake off the mould of time,
Melt our souls with the forceful notes.
Touch us to make us alive,
Cause we are your ivories.
Why are you here in the Asian dream,
God’s stepson with the silver pipes?
Your echo in silence under the dome
Trembles, finishing the sound of silence.
In the middle of the city rags
Some angel casted you in stone.
To whom are you singing in thirty three horns
When the winds yells a thousand trumpets?
Aiming up with your every joint
(when the Earth is flat and won’t take any posh)
Why do you call us to another shipyard
Hooking our ribs with Johann’s toccata?
Life is rough here like a rock in a sling,
The scarlet meadow is a cold-winded waste.
What the hell are you doing here?
By the spring they might rip your title off.
Far from Europe your voice is quiet,
Not many here get to feel its’ warmth,
And our voices – who can hear us,
Maybe Handel, or maybe god.
We are sleeping. And we don’t care
If skies can’t recognise us in snow.
We’re no more then our own dreams.
Nothing but music can wake us up.
So shake off the mould of time,
Melt our souls with the forceful notes.
Touch us to make us alive,
Cause we are your ivories.
Комары
Послушай, как дивно поют комары!
Их голос стал бархатным из-за жары!
А нежные ножки постельных клопов?
Шаги их к тебе пролегают в альков!
А если зима, то по-детски свежо,
И снег так по-детски застенчиво жёлт!
И трубы! О, трубы! Да, трубы трубят,
Зовут на завод постаревших ребят,
Мальчат и девчат, лица их так белы!
А голос их звука укуса пчелы!
Смотри, дорогая, им сложно идти
Всю жизнь на работу, с восьми до пяти.
И всё углубляется здесь каждый год:
Всё ниже и ниже кирпичный завод,
Деревья покрылись земною корой,
А ветер смешался с грунтовой водой.
И всё здесь всегда удлиняется вверх,
И мне очевидно, как зрительный нерв,
Что я каждый год на полметра длинней,
И я почти весь состою из теней.
Я здесь поселился, в утробе двора,
Где круглогодичен полёт комара.
В краю, где незримые тени живут.
А больше никто не прижился бы тут.
Послушай, как дивно поют комары!
Их голос стал бархатным из-за жары!
А нежные ножки постельных клопов?
Шаги их к тебе пролегают в альков!
А если зима, то по-детски свежо,
И снег так по-детски застенчиво жёлт!
И трубы! О, трубы! Да, трубы трубят,
Зовут на завод постаревших ребят,
Мальчат и девчат, лица их так белы!
А голос их звука укуса пчелы!
Смотри, дорогая, им сложно идти
Всю жизнь на работу, с восьми до пяти.
И всё углубляется здесь каждый год:
Всё ниже и ниже кирпичный завод,
Деревья покрылись земною корой,
А ветер смешался с грунтовой водой.
И всё здесь всегда удлиняется вверх,
И мне очевидно, как зрительный нерв,
Что я каждый год на полметра длинней,
И я почти весь состою из теней.
Я здесь поселился, в утробе двора,
Где круглогодичен полёт комара.
В краю, где незримые тени живут.
А больше никто не прижился бы тут.
Gnats
Listen to the wonderful song of gnats!
Their voices are getting velvety from warmth!
And the gentle feet of the bedbugs
Making their way into your bedchamber.
Then it’s winter, it’s fresh like an infant,
Snow is so childlishly yellow and shy,
And the trumpets! Oh, trumpets! Yes, the trumpets
Are calling to work the elderly kids.
Girlies and boysies, their faces are pale!
Voices are just like a sting of the bee!
Honey, it’s hard for them for their whole life
Keep going to their 9 to 5.
It’s getting deeper as time goes on,
The brick factory leans to dawn,
The trees are growing the earth crust over,
The wind is mixing with soil water.
And everything keeps reaching higher and higher,
It’s obvious like an optic nerve,
Every year I’m growing by half a meter
And barely more than a shadow I am.
I’m a resident of the womb of the yard,
There all year round flies the gnat.
In the country of the invisible shadow
I’m the only one who can make it here.
Listen to the wonderful song of gnats!
Their voices are getting velvety from warmth!
And the gentle feet of the bedbugs
Making their way into your bedchamber.
Then it’s winter, it’s fresh like an infant,
Snow is so childlishly yellow and shy,
And the trumpets! Oh, trumpets! Yes, the trumpets
Are calling to work the elderly kids.
Girlies and boysies, their faces are pale!
Voices are just like a sting of the bee!
Honey, it’s hard for them for their whole life
Keep going to their 9 to 5.
It’s getting deeper as time goes on,
The brick factory leans to dawn,
The trees are growing the earth crust over,
The wind is mixing with soil water.
And everything keeps reaching higher and higher,
It’s obvious like an optic nerve,
Every year I’m growing by half a meter
And barely more than a shadow I am.
I’m a resident of the womb of the yard,
There all year round flies the gnat.
In the country of the invisible shadow
I’m the only one who can make it here.
Роман Япишин
Roman Yapishin
Остановка Ворошилова
Где-то между Сельмашем и «Теоремой»
начинаемся все мы и кончаемся все мы.
Передайте родителям, что это значит:
ничего не могло получиться иначе.
Передайте родителям мы тоже можем
ошибаться, и вот на что это похоже:
как две точки расплющены скомканной схемой
где-то между Сельмашем и «Теоремой».
Где-то между Сельмашем и «Теоремой»
начинаемся все мы и кончаемся все мы.
Передайте родителям, что это значит:
ничего не могло получиться иначе.
Передайте родителям мы тоже можем
ошибаться, и вот на что это похоже:
как две точки расплющены скомканной схемой
где-то между Сельмашем и «Теоремой».
Voroshilova Stop
Here we are, somewhere between Selmash and “Theorem”
We all are starting here and we all are ending here.
Tell parents what it means:
Nothing could go another way.
Tell parents we can also
Make mistakes and it looks like this:
Two points are smashed by a map
Somewhere between Selmash and “Theorem”.
Here we are, somewhere between Selmash and “Theorem”
We all are starting here and we all are ending here.
Tell parents what it means:
Nothing could go another way.
Tell parents we can also
Make mistakes and it looks like this:
Two points are smashed by a map
Somewhere between Selmash and “Theorem”.
Александр Самойлов
Aleksandr Samoylov
Адрес: 454080, Челябинск, пр-т Ленина, 76 (ГУК), ауд. 426, 427
Телефоны: (351) 267-99-05, 267-96-75
Художники: Ольга Антипина, Ольга Гражданкина, Анатолий Костюк
Переводы стихотворений: Римма Аглиуллина, Александр Маниченко
Дизайн сайта: Ирина Дедова, Валентина Ибраева
Переводы стихотворений: Римма Аглиуллина, Александр Маниченко
Дизайн сайта: Ирина Дедова, Валентина Ибраева
Над cайтом работали
Проект разработан кафедрой русского языка и литературы ИМСГН ЮУрГУ (НИУ)
в рамках гранта № 22-28-20162 от 21.03.2022 г. (РНФ2022079)
